Писатель Леонид Максимович Леонов закончил переработку своего ро­мана «Вор», написанного более тридцати лет назад. Новая редакция романа вскоре увидит свет. Писатель любезно предоставил нам страницы, посвя­щенные цирку. Действие романа происходит в годы нэпа. При острых и неприятных обстоятельствах после многих лет разлуки встречается Митька Бекшин, в сущности не плохой, но поскользнувшийся в жизни человек, со своей сестрой Таней, ставшей известной цирковой артисткой Геллой Вельтон. Встре­ча в цирке — это их вторая встреча. Митька впервые видит, как работает сестра. Векшин поспел едва к середине второго отделения. Публи­ка все нетерпеливее ждала знаменитого номера Геллы Вельтон. Безукоризненный джентльмен во фраке за­ставлял белую, в ремешках и с султаном лошадь встать на колени перед публикой; та черпала копытом песок и не хо­тела. Митька добрался, наконец, до своего места на галерке. Ружейные выстрелы и вопли джигитовки сменились старомод­ными клоунскими пощечинами и снисходительными хлопками зрителей. Митька рассеянно следил, как дробятся и отражают­ся все эти звуки в круглом куполе над головой; сам того не сознавая, он напрасно искал там, в сумерках, знакомую ему шелковую петлю сестры. В антракте Митька отправился в уборную к Тане. Шустрый русский паренек, обезличенный униформой с металлическими пуговицами, пропустил его в закрытую для посторонних поло­вину цирка; другой, из того же уважения к Митькиной шубе, ука­зал ему на железную, в полтора марша, лестницу к артистичес­кой Геллы Вельтон. Сквозь приоткрытую дверцу, помеченную на скромной картонке цирковым именем сестры, просочился неоду­шевленный какой-то смешок, словно горох просыпали на бумагу. Смеялся бритый старичок в черной шитой шапочке, дополни­тельно оттенявшей его поразительную бесцветность, казалось прозрачный на просвет, такой он был бесплотный, вымытый, в чем-то уже нездешний. Роясь в чемодане, он рассказывал смеш­ной эпизод из собственной жизни,— смеялся, впрочем, только он сам. Сестра стояла, почти готовая на выход, в голубом трико, совершенно обнажавшем ее, если бы не отвлекающая, по поясу, россыпь лучистых звезд из блесток. Прежде чем хоть взглядом приветствовать брата, она вполголоса обронила что-то женщине с безнадежными глазами, которая массировала ей шею и плечи; та накинула на Таню серый халатик с красной каемкой и вско­рости незаметно исчезла куда-то.

. Брат и сестра повстречались взглядом в глубине стоячего зер­кала с двумя рядами неприкрытых ламп по сторонам. Он пришел явно не вовремя, — Таня не обрадовалась, не удивилась, к до­саде Митьки, возлагавшего на эту встречу смутные надежды на продолжение начатого разговора. Сейчас она мало походила на себя, недавнюю простую и теплую, и казалась совсем не такой молодой, какой выглядела в его мыслях, — может быть, это происходило от ее строгой внутренней собранности перед выступ­лением. С безразличием рассеянности Таня спросила у брата, что нового в его жизни, но вот прямо над головой рассыпался долгий звонок, от которого защемило в сердце, и вдруг по корот­кому и тревожному блеску в глазах сестры Митька понял, что она волнуется, почти на грани сомнения в себе, как и сам он перед опасным мероприятием, отчего девушка стала ему вдвое ближе. «Как тебе сказать, шалю пока»... — собрался отшутиться Мить­ка с блатным виноватым юморком, но, внезапно забыв про свой вопрос, сестра вышла справиться об установке аппаратов. Приняв ее случайный жест за приглашение садиться, он опустился на что-то возле пыльной входной портьерки и, лишь бы не думать о предстоящем, следил за стариком, как суетился тот, собирая раскиданные вещи с пола и немедленно роняя новые. рад видеть брат моей Таниа, — без умолку щебетал Пугль, посетителем, Митьку, приподняться. — Нишего, сидит, хорошо. Я, не знал, что такой молодой. Если б мы не был молодой, мы никогда не стал старый. Ой, как набросал! Дуняш, Дуняш! — покричал он в дверь, музыка. — Знает, это опасны номер. Артист не может иметь плохое настроение, когда штрабат. Люди хотят получать за свой деньги небольшой страх. Когда мои детошки сорвались, один господин, боль­шие усы, шикайт мне... швейн! Он собирался посвятить Векшина в подробности давнего несча­стья, но скрипнула дверь, ворвалась волна медных звуков, ам­миачный сквознячок из конюшни вместе с нею, потом глухо бился в дверь уборной тупой барабанный стук, вернулась Таня. первая? — приподнимаясь, никто не обращал на него внимания теперь, — Мне, пожалуй, пора на места? Сестра скинула халатик, и Пугль принялся обдергивать свой черненький пиджачок, словно ему, и никому другому, предстояло покорять зрительские сердца. С порога Митька оглянулся на тиши­ну и опустил глаза: привстав на цыпочки, старик сосредоточен­но крестил питомицу, стоявшую с закрытыми глазами.

. По дороге к себе на галерку Митька должен был занять пусто­вавшее место в рядах: цирк нестройным плеском уже привет­ствовал эту знаменитую, в черном пока, артистку, доставлявшую наслаждение минуткой ужаса. Цветные прожекторы нащупывали глянцевито-черную петлю, свисавшую из купола, и повторяли ее на дальней стене. Только один зритель не хлопал в ту минуту. С болью сомнения узнавал он сестру в улыбающейся циркачке там внизу, которая, подкупающе раскинув руки, кланялась за проявленную к ней доброту. Привлекательность ее номера заклю­чалась в полном отказе от усложняющих приемов, помогающих артисту продать его дороже. Сбросив черный плащ на ру­ки подоспевшей униформе, Таня стала легко по веревочной ле­сенке подниматься на высоту. И такая была в том безупреч­ная слаженность движений, проникнутая такой убедительной уверенностью в безопасности, что Митька и все остальные две тысячи вместе с ним испытали подсознательную благодарность к артистке, избавлявшей их от тревоги, способной испортить пред­стоящее удовольствие. По рядам, кругами расширяющимися кверху, пробежала ти­шина, а смычки скользнули на самый верх, и предостерегающе рассыпался корнет-а-пистон. Потом один за другим пошли вступительные перед штрабатом трюки, но уже с середины номера Митька из какого-то суеверного чувства перестал глядеть на сестру. Если бы не ее приглашение в прошлый раз — «нарочно для тебя уроню платок сверху, смотри!» — ничем бы его не за­манить в цирк, да еще за полтора часа до дела. Озабоченный затянувшейся паузой, впрочем, он украдкой взглянул наверх: освещенная синим лучом, который Митьке показался оранже­вым, Таня неторопливо делала что-то, присев на трапеции. прикрепляет, — вслух человек, и Митька принялся глядеть ему в складчатый затылок, чем-то похожий на бараний курдюк. Его дама, пышная, точно с двумя дынями за пазухой, снимала с апельсина кожуру, пользуясь ногтем отставленного в сторону пальца с грязноватым сверкающим камнем в кольце. долго там... — сказала дама, башмаках сестры. Знаменитый прыжок в петле Гелла Вельтон приберегала к кон­цу. Слегка закрепив голубой колпачок на волосах, она закину­ла руки за шею и стала вращаться вокруг трапеции. Потом, не­досягаемая для векшинской жалости, она еще что-то делала там, в своей высоте, рассылая в перерывах воздушные поцелуи всем, кто потратил деньги ради нее. Все это время Векшин малодушно, скосив голову набок, занимался обстоятельным изуче­нием ненавистного затылка перед собой.

. Вот он, гляди, штрабат... — произнес затем спутник толстой дамы, продолжавшей спускать с апельсина оранжевую стружку. Все замолкло, даже положенная барабанная россыпь в оркест­ре. Тишину пронизывало лишь шипение прожекторов да, каза­лось, напрягшиеся до легкого гудения тросы. С нетерпением стра­ха на этот раз Митька поднял глаза. Незнакомая и бесконечно удаленная, показалось ему, артистка стояла с петлей на шее, вымеряя расстояние до черного, как мишень, коврика, поджидаю­щего на опилках внизу. Степень напряжения невыносимо усилилась. Кто-то, пригибаясь, уходил в рядах, женский голос крик­нул довольно. Дама перестала чистить апельсин, и во­просительно поднятый ноготь спорил тусклым блеском с ее же бриллиантом. Затем протекло еще несчитанное количество мгно­вений, после чего ноготь мизинца снова врезался под оранже­вую корку. Бурные рукоплескания и медный треск в оркестре возвестили об окончании номера. Сестра была уже внизу, свет­лая и несбыточно голубая, с перекинутым через плечо плащом, а над головой у нее еще раскачивалась шелковая, обманутая ве­ревка. Убегая, отдавливая ноги в рядах, Митька успел приме­тить на арене Стасика, провожавшего Таню к нему на Благушу. Собаки из следующего номера, выстроясь полукругом, жались друг к другу, нервно поглядывая на разряженного в клоунские блестки повелителя. На ходу запахивая шубу, Митька выскочил из цирка на мороз... фото А. Родченко